Про Ивана Фармудзя
Украинская народная сказка
Жил давным-давно один царь. Было у него три сына и дочь. Старшие были умные, хорошо в школе учились, а младший придурковатый. Все на пепле сидел, замарашка-Пепеляник.
Собрались однажды старшие братья вместе и говорят:
— Хотелось бы нам знать, чего это у нашего отца один глаз плачет, а другой смеется?
И решили пойти к отцу да спросить.
— А кто из нас пойдет первый?
— Тебе идти первому, ты старший. И пошел старший. Постучал в дверь.
— Herein! Можно!
Хлопец открыл дверь.
— Пресветлый царь и мой батюшка! Дозвольте вам два-три словечка молвить?
— Что ж, говори, сынок!
— Хотел бы я знать, отчего это один глаз у вас плачет, а другой смеется?
А царь читал газету, и лежала перед ним на столе сабля. Услыхал он такие слова сына, схватил саблю и замахнулся ею на юношу. Но тот выбежал из комнаты. Царь кинул ему вслед саблю, и она полетела и вонзилась в дверь.
Царь малость успокоился. Вытащил саблю из доски, обтер ее и положил снова перед собой на стол. Взял газету, продолжает читать.
Только выбежал старший брат, а его уже средний дожидается.
— Ну, что сказал тебе батюшка?
— Ступай сам, узнаешь!
Не хотелось ему признаться, что он сильно перепугался и убежал от отца.
Средний обиделся:
— Ты чего это так возгордился, что не хочешь со мной говорить? Что ж, я тоже пойду к нему. Он мне такой же отец, как и тебе. Что узнал ты, о том и я доведаюсь.
И он поспешил к дверям. Постучал.
— Herein! Можно!
Хлопец открыл дверь и, по-военному отдав отцу честь, стал перед ним навытяжку.
— Пресветлый царь и отец мой! Могу я вас кое о чем спросить?
— Что ж, можешь, сынок.
— Вот вы сказали старшему моему брату, отчего у вас один глаз плачет, а другой смеется, так скажите и мне.
Царь схватил со стола саблю, кинулся на юношу и замахнулся. Ну, тот и давай наутек. Царь бросил вслед ему саблю, и она вонзилась в дверь. А когда он успокоился, вытащил из двери саблю, вытер ее, положил на прежнее место, сел за стол и опечаленный стал читать газету.
Младший брат — Пепеляник — слышал, что говорили меж собой старшие. Захотелось и ему узнать, отчего это у отца один глаз плачет, а другой смеется.
Подошел к братьям и спрашивает:
— Ну, что вам сказал батюшка?
— Ступай и ты, услышишь...
— Что ж, пойду. Он мне такой же отец, как и вам. Коль сказал вам, то и мне скажет!
Повернулся и пошел. Постучал в дверь:
— Herein! Можно! Открыл дверь, стал навытяжку.
— Пресветлый царь и мой батюшка! Можно вам два-три словечка молвить?
— Можешь, сынок, говори!
— Вы старшим братьям сказали, отчего один глаз у вас плачет, а другой смеется, так скажите и мне.
Схватил царь саблю, выскочил из-за стола, замахнулся на юношу. Но тот спокойно склонил на стол голову и говорит:
— Рубите! Вы — царь, ваше право меня убить.
Видит царь такую смелость сына, удивился да призадумался. Потом взял стул, пододвинул его к столу и говорит:
— Садись, сынок! А сам сел за стол.
— Я твоим старшим братьям ничего не ответил, да что им рассказывать... А тебе вот скажу: когда был я еще в материнской утробе, продали меня нечистому. Когда я умру, мои кости разнесут черти по семи царствам. Вот потому один глаз у меня и плачет. Но я надеюсь на вас, что вы меня защитите. Потому второй глаз у меня и смеется. Вижу, что на старших сыновей полагаться мне нечего, вся надежда моя на тебя. Приготовь семь саженей дров да посуше. Отвези их на кладбище, где будет моя могила. А как помру я, ты выкопай яму глубокую — в семь саженей — и схорони меня. Будете у моей могилы ночевать и огонь жечь. Возьмете с собой сабли. И прилетят ночью три Змея. В девять часов прилетит трехглавый, а в десять — шестиглавый, а в самую полночь, — двенадцатиглавый. Коль одолеете их, то будут мои кости лежать в земле спокойно... Только одни вы, сыны мои, и можете ночевать возле меня да стражу нести. Никому другому это недозволенно.
Долго Иван беседовал с отцом. Старшие братья уже думали, что он погиб, что царь, наверно, отрубил ему саблей голову.
Потом Пепеляник вышел и тот же час подошел к братьям и говорит:
— Вам батюшка не сказал, отчего у него один глаз плачет, а другой смеется, а мне вот сказал.
И открыл им тайну. Потом он нанял работников, чтоб наготовили они семь саженей дров. Нарубили работники дров, привезли на царский двор, сложили их в такое место, чтоб хорошо просохли.
Вскоре царь умер. Велел Иван вырыть глубокую, в семь саженей яму и отвезти те семь саженей дров на кладбище. Когда схоронили царя, трое братьев остались ночевать у свежей могилы.
Разложили большой костер. Сухие дрова горят, а они уселись вокруг огня и ждут, что ж оно будет... Закурили цигарки и покуривают. Старшему так захотелось вздремнуть:
— Братья, мне так спать хочется!
— Да и мне тоже, только стыдно признаться. Аж сердце болит... вот-вот разорвется! — говорит средний.
— А тебе спать не хочется? — спрашивают они младшего.
— Мне — нет. Мне так легко, что перепрыгнул бы я с горы на гору. А коль вам уж так спать хочется, то и ложитесь. Я вас разбужу, как только где что заслышу.
Улеглись старшие братья и крепко уснули. А Иван всё у костра похаживает. То сядет и посидит, то цигарку зажжет, покурит.
Вдруг около полуночи слышит он страшный гул. Глядь — из-за гор, из-за лесу большое светило показалось. Лес на все пять километров ломается, падает, трещит, горит. Летит Змей-шаркань с тремя головами. Рычит издали:
— Пёсий сын, чтоб твою кровь псы хлебали! Ведь кости твоего отца еще в материнской утробе нам проданы. Наше право разнести их по семи царствам! А ты что, явился сюда защищать их? Смотри: три пасти у меня, какою захочу, такой тебя и проглочу!
Крикнул Иван:
— Отцовы кости трогать не смей! Только кровью добудешь их.
— А ты как хочешь биться: бороться, то ли грызться, то ли на саблях рубиться?
— Бороться я не хочу, а грызться не умею. Будем на саблях рубиться!
Выхватили они сабли и давай рубиться, аж земля ходуном ходит. А старшие братья спят себе, ничего не слышат.
Долго бились они. Наконец удалось Ивану отрубить одним махом все три Змеевы головы. Когда он отрубил их, полилась кровь ручьем, костёр заливает, спящих парубков вот-вот уж затопит. Поднял Иван братьев и подпер их дровами. Подложил дров в огонь, чтобы ярче горел. А кровь вокруг костра течет, закипает. Только успел он малость отдохнуть, слышит опять страшный шум. Видит — лес на десять километров валится, трещит, горит. А пламя из пастей Змеевых целою тучей пышет под самое небо.
Прилетает Змей шестиглавый. Рычит издали:
— Сучий сын, чтоб твою кровь псы хлебали! Съел ты мою младшую сестру. Думаешь, и меня сживешь со свету? Гляди, шесть у меня пастей, какой захочу, такой тебя живьем проглочу! Кости твоего папаши еще в материнской утробе были нам проданы. Мы должны их по семи царствам разнести!
— Отцовых костей трогать не смей! Уж кровь скорее прольем!
— Ну, как хочешь биться? Бороться или грызться, то ли саблями рубиться?
— Бороться не хочу, грызться не умею. Будем саблями рубиться!
И как начали они рубиться, аж земля вся дрожит. Долго рубились. Наконец Иван изловчился и одним махом все шесть голов так и срубил.
И потекла кровь. Огонь заливает, спящих затопляет.
Пепеляник поднял головы братьев и подпер их дровами так, будто сидят они. Подбросил в костер дров, а сам сел отдохнуть. Не успел он и отдышаться, как слышит страшный гул: на пятнадцать километров вокруг лес валится, трещит, ломается, горит. Скалы, камни крошатся, рушатся, катятся... Гром гремит, молния сверкает. Летит Змей двенадцатиглавый, издали ревет, рычит:
— Песий сын! Чтоб твою кровь псы хлебали! Погубил ты моих двух сестер! Думаешь, что и меня со свету сживешь? Смотри — у меня двенадцать пастей, какой хочу, такой живым проглочу! А ты что, задумал со мной бороться? Кости твоего отца еще в материнской утробе нам были проданы. Должны мы их по семи царствам разнести.
— Батюшкины кости трогать не смей! Уж скорей кровь прольем.
— А ты как хочешь биться: бороться, или грызться, то ли на саблях рубиться!
— Бороться я не хочу, грызться не умею, будем рубиться!
Начали они саблями рубиться, аж земля вся дрожит. Долго сражались. Удалось Ивану отрубить одним махом шесть голов Змеевых, потом изловчился да еще шесть голов отрубил. Но одна из голов опять на свое место вскочила, приросла и кричит:
— Отрубил ты одиннадцать голов, а меня не отрубишь! Я тебя съем!
Сильно замучился хлопец. Не в силах уже и саблей махать. Голову что не срубит, а она всё на свое место вскочит да и прирастет. Думает Иван: «Ну, придется, видно, тут пропадать. Дай еще разок попробую!»
Махнул саблей, снял голову, Змею горло враз саблей проткнул да к земле прижал. И не успела голова вырваться, а кровь уже и остыла. Вскочила голова на свое место, а прирасти уже не может. Кровь течет половодью, так течет, словно подняли шлюз закарпатской гидростанции, что в Вильшанах.
Приподнял Иван своих братьев, чтобы будто стояли, а то утонуть бы им в крови.
Поганая Змеева кровь костер залила, вот огонь уже тухнет. Бредет Иван по крови, а кровь ему во весь рост глубиной. Присел малость отдохнуть и начал зябнуть, весь-то измок он. Старается огонь развести, да не может — спички промокли. Никак не закуришь. Думает он: «Как бы дрова-то разжечь?»
Оглядывается, не видать ли где света. Но кругом ничего. А рос на кладбище высокий-высокий ясень. «Взберусь-ка на ясень, — думает, — может, оттуда где огонек увижу».
И взлез он на дерево. Смотрит в одну сторону, смотрит в другую, в третью глядит. Нигде ничего не видать. Смотрит в четвертую сторону — заметил маленький огонек.
— Пока я с дерева слезу, в голове закружится, и не поймешь, в какую сторону-то идти, — говорит сам с собой. — И додумался бросить наземь шапку в ту сторону, откуда светилось.
Спустился он на землю, нашел шапку, двинулся на огонек. Идет он, идет, идет... Но не так оно близко, как думалось. Шел он, пока не забрел в большой, дремучий, девственный лес.
Вдруг слышит ссорятся в овраге две женщины. Подошел ближе, они окликнули его:
— Человече, тебя сам господь сюда привел. Вот ты нас и рассудишь: какая из нас старшая? Мы давно о том спорим.
— А кто вы такие?
— Мы — Ночь и Денница. Спорим, Ночь ли старше или Денница?
Срубил Иван две жерди, сплел из лыка две веревки. И привязал одну женщину к одному буку, а другую к другому так, чтобы одна была от другой на сто метров. И пригрозил им:
— Чтоб и голоса вашего не было слышно! Я пораздумаю, как вас правильно рассудить. Ждите меня здесь и тихо сидите. А будете ссорится, вернусь и головы вам отрублю.
Испугались женщины и ждут себе тихо.
А Иван двинулся дальше. Идет огонь искать. И приходит к месту, где горел большой костер. Триста саженей дров были сложены в кучу и подожжены. А лежат у костра разбойники и спят — и так по кругу легли, что у одного ноги к огню, а у ног другого голова.
Смотрит Иван на них и думает: «Окружили костер так, что к нему и не подойти. Как бы достать головню? Лезть прямо через них? Проснутся и, чего доброго, убьют». Надумал он срубить буковую жердину и расщепить конец ее надвое. Захватил он тем расщепом из костра головню и понес ее осторожно над разбойниками. Но упал с головни уголек да прямо старшему на живот. Но Иван не смотрит на это, и поскорей убегает с огнем. А тем временем стал уголёк жечь разбойника. Но тот разбойник был полный и не сразу это почувствовал. А потом проснулся, вскочил и крикнул:
— Кто это из вас на меня огонь кинул?
— Мы нет. Мы спали и с места не двигались. А что случилось?
— Головешка упала мне на живот!
Разбойники ничего не понимают, удивляются.
— А ну, живей вставай да погляди, брал ли кто огонь из костра?
Младший вскочил на ноги, огляделся кругом.
— Никого не видать. Старший кликнул среднего.
— А ну, ты погляди!
Глянул средний по сторонам — никого не видать.
— Видно, придется мне самому подыматься. Уж я его высмотрю, куда бы он ни спрятался.
Старший поднялся, и голова его высунулась повыше деревьев. Смотрит в одну сторону — никого не видать, смотрит в другую — никого не видно, смотрит в третью — никого. Глянул в четвертую сторону:
— Ага, вот он! Несет головешку да машет ею, чтоб не потухла... Ну, будет он тотчас тут.
Ступил несколько шагов, нагнал Ивана, положил его к себе на ладонь и принес к костру. Смотрит на него:
— Эх ты, комашка! Тебя и бить-то нечего. А убить тебя надо за то, что украл ты головню. Но хотел бы я знать, кто ты таков есть?
— Я самый большой вор на свете! — говорит Иван.
— Ежели ты самый великий-великий вор на всем свете, то поможешь нам украсть царскую дочь. Ту девушку и солнце ни разу не грело, и ветер на нее не дул. У той девицы — золотая звезда во лбу, на голове — золотые волосы. И нет на свете такого человека, кто бы мог ее красоту описать, такая она красавица. Мы уж три года ее выслеживаем — хотим украсть ее. Да все не удается. Только подойдем к царскому дворцу, а на царских воротах золотой Петушок начинает кукарекать. И светит он сильнее электричества. Громким голосом кукарекает, и войско царское вмиг выбегает на стражу, из пушек стреляет, из пулеметов да ружей.
Старший разбойник показал на свое тело:
— Глянь, какие куски тела пули повырывали. Пришлось бежать. А ты возьмешься выкрасть царевну?
— Возьмусь, только приведите меня на то место, откуда виден Петух. А там дальше я поползу на коленях и на локтях и Петуха застрелю.
Привели они Ивана к тому месту. Оттуда он пополз на животе к Петуху, нацелился и — застрелил его. Петух только крыльями трепыхнул и упал наземь. Свет мигом потух.
Царское войско услышало выстрел, но с места не двинулось. Иван вернулся к разбойникам и говорит:
— Петух уже мертвый! Теперь можно идти к царскому дворцу.
Разбойники пошли. Видят — золотой Петушок и вправду лежит мертвый.
«Да, это в самом деле самый большой вор на свете, — подумали они, — ведь никто до сих пор не мог убить Петушка-вещуна».
Подошли к воротам. Говорит Иван:
— Ломайте ворота.
Разбойники легко разбили ворота и подступили к царскому дворцу. А была перед ним железная ограда. Разломали и ограду. Потом надо было спуститься по ступенькам в подвал.
Говорит Иван:
— Вы тут стойте, а я спущусь по ступенькам в царский дворец и узнаю, где царевна, а потом за вами вернусь. Вынесем ее вместе с постелью.
Нашел он комнату, где спала девушка. Только открыл он дверь, и словно утренняя заря засияла ему в лицо. То было сиянье от звезды на лбу у царевны. И оно так сияло-сверкало по всему дворцу, что не надо было и электричества. Так слепило глаза.
Сел он рядом с прекрасной девушкой и любуется. «Жаль такой красоты разбойникам... Не отдам я ее!» — думает.
Вернулся к разбойникам и говорит:
— Я спущусь вниз по лестнице во дворец, а потом буду вызывать вас по одному. Но смотрите, идите осторожно, чтобы слуги не услышали, а то они кликнут людей на помощь.
Спустился юноша в подвал и спрятался у стены. Вытащил саблю и крикнул:
— Эй, первый!
Разбойник стал спускаться по сходням вниз — пополз змеей... И только вошел он в погреб, а Иван замахнулся — саблей и отрубил ему голову. Труп начал дергаться, но Иван поскорей втащил его в подвал и крикнул:
— Второй!
Второй разбойник полез вниз по ступенькам... И ему Иван тоже отрубил голову.
— Третий!..
Последним спустился старший. И не знал он, что ждет его смерть. Махнул Иван саблей, и покатилась голова с плеч.
Остался Иван один. Поднялся он по ступенькам к царевне. А она крепко и сладко спала. Снял Иван у нее с пальца перстенек и надел на свой. А свой перстень надел на палец девушке. Но она не слышала ничего. Сел Иван за стол, взял лист бумаги и написал:
«Иван Фармудзь зарубил трех Змеев. Ночь и Денницу привязал к деревьям. Золотого Петушка застрелил, отрубил разбойникам головы, снял у принцессы с пальца перстенек, надел его на себя. Свой перстень отдал принцессе...»
Письмо вложил в конверт, заклеил, написал адрес. Надрезал на левой руке палец, кровью своей припечатал и положил в карман девушке. Потом двинулся юноша к своим братьям.
По пути повстречался с женщинами, привязанными веревками к деревьям. Ночь и Денница издали закричали ему:
— Скорей отпусти нас! Если бы ты опоздал ровно на десять минут, вся земля бы взорвалась. Уже минуло семь суток, как ты нас привязал. Народ ходит по селам процессиями, молится, чтоб взошла Денница...
И правда, с той поры все была ночь, когда Иван привязал к букам двух женщин — Денницу и Ночь. Отвязал он их и говорит:
— Трудно сказать, которая из вас старшая. Надо долго над этим думать. И я так рассудил: летом бывает день длинный, а зимой — большая и долгая ночь. Летом на полях много работы и надо, чтобы урожай вырос и созрел. Надо сделать так, чтобы вы не обижались друг на друга. Потому я разделю вас. Вы согласны?
— Согласны!
— А уговор подпишете?.. А нет, то привяжу я вас снова... И будет уговор тот не на два-три года, а навек.
— Подпишем, подпишем!
Так Ночь и Денница помирились и подписали уговор.
И уговор тот в силе и поныне: летом Денница старшая, а зимою, — Ночь. И не ссорятся больше эти две женщины, живут себе спокойно, и на свете — мир.
Простился Иван с женщинами и вернулся к своим братьям. Вынул саблю и стал счищать кровь, она запеклась — он ходил по крови, как посуху. Обрубил кровь вокруг братьев и разбудил их. Когда братья увидели, что за трупы валяются на земле и сколько крови — обомлели от ужаса.
Собрались братья и вернулись домой. Иван Пепеляник принял в свои руки царство и стал царствовать. Легче стало жить народу, ведь Иван был не из гордых панов, а из бедных, из пепеляников.
Жили братья долгое время вместе. Иван правил державой, а старшие ему помогали.
Но отец Ивана перед смертью завещал:
— Коли кто явится за твоею сестрой, ты не перечь, а отдай.
И вправду, однажды ночью, около двенадцати часов, явились на царский двор музыканты: играют, поют, голосят. Стали кричать под окном:
— Иван, отдай то, что тебе отец велел! А нет, то камня на камне не останется...
Иван поднял сестру на руки и выбросил ее из окна...
На дворе черти подхватили девушку — не дали упасть ей на землю... Заиграли радостно музыканты, подул ветер, и — всё вмиг исчезло. И понесли царевну через долы и горы, леса и моря. По дороге в одном месте прорубили в толстенном дереве туннель, и промчалось сквозь дерево сто колясок...
А Иван Фармудзь продолжает царствовать в своей державе. И пускай себе царствует, а мы пойдем к царю, где лежат порубанные разбойники.
А тот царь посулил свою дочку и свое царство тому витязю, что одолеет разбойников.
Ранним рано, только стало светать спустился царский слуга-цыган в подвал, где лежали убитые разбойники. Взял штык и стал колоть им трупы. Когда вся одежда, лицо и руки были забрызганы кровью, он крикнул в испуге:
— Эй, на помощь! Тут разбойники!
Прибежало войско, а за ним и господа-правители, и сам царь с царицей и их дочка. Видят — лежат на земле мертвецы, а над ними цыган С окровавленным штыком. Спрашивают его:
— Это ты убил разбойников?
— Ой я! А кто же другой?
Цыгану поверили. Призадумался царь, пригорюнился, ведь надо было выдавать дочь за витяза-цыгана. И принцесса запечалилась, — цыган-то был больно противный — черный, рябой, веснушчатый.
«За черного рябого черта приходится замуж идти!» — шепчет про себя опечаленная девушка.
Да что делать, — нету спасения. Царь дал слово, а нарушить его невозможно.
И стали готовить свадебный пир. Оповестили по всему царству, что царскую дочь выдают замуж за такого-то и такого-то, — за цыганка!
Созвал царь ученых лекарей — не могли бы они сделать такую операцию, чтобы стал цыган красивей. И вот лекаря облупили с цыгана кожу. Но и это не помогло. Сделался цыганище еще уродливей, чем прежде. Но ему о том мало печали, он весел, рад — будет царским зятем. И так уж торопится он, чтобы скорей справили свадьбу и сесть ему на золотом троне.
Когда все было готово, назначили день свадьбы. Разослали телеграммы царям соседних держав, графам да министрам с извещением, что в такой-то, мол, день просим пожаловать в гости.
Получил телеграмму и Иван Фармудзь, удивился: «Видно, тут какой-то обман получился!» И говорит своим братьям:
— Мне надо идти туда-то. А вы оставайтесь заместо меня, правьте царством, но так, чтоб не было людям обиды...
А в стародавние времена не летали самолеты, машин и поездов не было. Приходилось добираться на возах или лошадьми.
Иван оседлал своего коня, простился с семьей и двинулся в путь-дорогу.
А в царской телеграмме было точно указано до какого сроку будет стража гостей пропускать. А ежели кто явится позже указанного времени, то стражи уже не имеют права его впустить.
Иван опоздал всего на десять минут. Стража у царских ворот его не пустила. Напрасно он пояснял, что прибыл-де на свадебный пир.
— Мы впускали до такого-то часу, а теперь ворота закрыты!
Иван просит:
— Да вы только передайте царю мой привет. Скажите, что я, дескать, тут, не пренебрег его приглашением явиться на свадебный пир.
Стража послушалась Ивана и передала его слова. Жених-цыганок сидел в палате на золотых подушках так высоко, что упирался головой в потолок, и кричал:
— Не впускать никого!
Он все боялся, что кто-нибудь изобличит его во лжи. Старый царь рассердился:
— Хо-хо-хо! Да ты ведь еще не царь, а уж всем приказы даешь! Пока что я в своем доме хозяин! Думаю, что гостя из дальних стран надо принять! Не беда, что он припоздал на десять минут. А ежели такого гостя не встретить с почетом, великий позор будет не только для него, но и для нас! И, наконец, он может разгневаться и объявить нам войну. А кому ж ныне на руку кровь проливать?
И велел царь встретить Ивана с музыкой, со знаменами и просить на свадебный пир.
Привели Ивана Фармудзя с великими почестями в царские палаты.
— Где жених, где невеста? — спрашивает он.
— Вон там.
И пошел Иван с ними здороваться. Он тотчас узнал царскую дочку, но делает вид, будто ничего не знает.
Заметил Иван, что невеста заплаканная. Глянул на жениха и не удержался от смеха:
— И какой же ты уродина!
Как услышали это господа, тут же за оскорбление царского зятя схватили Ивана жандармы и повели в темницу. И устроили над ним суд. Присудили к смертной казни за оскорбление чести царского жениха.
Поставили на дворе виселицу, привели осужденного. И палач уже ждал, чтоб набросить Ивану на шею веревку. И сказал главный судья:
— Осужденному к смертной казни Ивану Фармудзю дается последнее слово:
— Я осужден к смертной казни... Сердце мое дрожит, потому не могу говорить быстро. Буду говорить медленно.
И скажу вам все новости: Иван Фармудзь зарубил трех Змеев. Ночь и Денницу привязал к деревьям, застрелил золотого Петушка, отрубил головы разбойникам, снял с пальца у принцессы перстенёк и надел на себя. А свой перстень отдал принцессе. Иван Фармудзь написал письмо и кровью своей с левой руки припечатал. Письмо Иван Фармудзь положил в карман принцессе...
С удивлением слушали его господа и думали про себя: «А может, этот человек говорит правду? Надо проверить».
Снял тогда Иван со своего пальца перстенёк и передал министру. Тот прочитал надпись. А было на нем написано имя царевны.
Собралось много народу вокруг виселицы посмотреть, как будут вешать человека. Только принцесса сюда не пришла — она закрыла за собой дверь в палату, бьется головой об стену, руки ломает.
Постучался министр к царской дочке:
— Не плачь, можешь порадоваться!
Но не легко было утешить девушку. А когда она малость успокоилась и пришла в себя, министр показал ей перстенёк.
— Посмотри, чей это перстенёк?
И царская дочь узнала свой перстенёк.
— Мой это перстенёк.
— И как же попал он в руки незнакомому юноше? А у тебя на руке есть свое колечко?
— Есть!
— А ну погляди на него повнимательней! Смотрит царевна и говорит:
— Это — не мое... На нем написано: «Иван Фармудзь». Этого юношу я не знаю, никогда с ним не встречалась...
— А вот теперь ты увидишь его! Иди за мной. Вывел министр царевну во двор, где толпился народ.
Сунул руку ей в карман и нашел письмо. Прочитал: «Иван Фармудзь зарубил трех Змеев, Ночь и Денницу к дереву привязал, золотого Петушка убил, разбойникам отрубил головы, снял с пальца у принцессы перстенёк, надел себе. А свой перстень принцессе передал... Это письмо написал Иван Фармудзь и поставил печать своей кровью с левой руки. А письмо Иван Фармудзь положил принцессе в карман».
Услыхав такую весть, весь народ зашумел:
— Ура! Ивану Фармудзю ура!
А на царскую свадьбу собралось много цыган. И цыгане стали тоже шуметь. Но царское войско, царские слуги их разогнали.
А над женихом тут же суд учинили. Набросили ему на шею веревку и повесили его.
А Ивана усадили рядом с невестой и свадьбу справили. И не плачет больше принцесса, радуется, счастлива. Славная, знатная вышла свадьба. И я, Михайло Михайлыч Галица, на той свадьбе был, гостевал да мед-вино попивал. Выбрали меня на том пиру свадебным старостой. Разные пития да яства на столы подавали. Когда принесли полную миску горячего борща, дружка взял да ни с того, ни с сего и выплеснул мне ее на голову. Борщ был горячий, вот волосы на голове у меня и облезли да с тех пор и не выросли. Так и хожу я лысым.
Кончился свадебный пир. Живут молодые счастливо да весело. Иван принял царство, навел в государстве порядок, судил справедливо, за бедных всегда заступался.
Однажды захотелось ему проведать своих братьев.
— Отец, — говорит он старому царю, — хотел бы я побывать в своей семье. Давно не бывал я дома.
А Иван уже двумя державами правил, объединив два. царства в одно.
— Сыне, я перечить тебе не стану. Ступай, посмотри, повидайся со своими. Но нашу дочь брать с собой я тебе не дозволю, ведь никогда и солнце на нее не светило, и ветер не дул на нее.
Но не хочет Иван идти один, без жены:
— Как же явлюсь я домой без нее? Люди меня засмеют. Могут еще подумать, что я стыжусь своей жены.
— Знаешь, Иван, коль повезешь жену из города, случиться несчастье. Выедешь в поле, а у тебя украдет ее поветруля.
Но Иван твердо стоит на своем. Не испугала его и угроза:
— Раз не хочешь нас слушать, то помни: коль случится беда, быть тебе на виселице!
Велел Иван приготовить коляску, сел вместе с женой и двинулся в путь-дорогу. Только выехали они за город в открытое поле, вдруг откуда ни возьмись налетел вихрь. Подняло принцессу на воздух и понесло. Иван схватил жену, не пускает. Но Поветруля подняла и его высоко-высоко на воздух. Видит он, что не спасти ему жену, опустил руки, упал на землю и так ударился, что еле в живых остался.
Чуть не мертвого привез кучер Ивана домой. Старый царь так разгневался на своего зятя, что созвал суд. И присудили Ивана повесить.
Пришла на суд и царица. А было у ней сердце доброе. Пожалела она молодого человека и написала такое прошение:
«Ивана убивать не надо. Он совершил славные дела. Иван может еще разыскать жену свою, а нашу дочь. Если мы повесим его, пропадет не только он, но и дочь наша, ибо никто другой ее не спасет. Пусть он едет и ищет ее в течение трех лет. Приготовьте ему такие бумаги, по которым он мог бы весь свет обойти. Дайте ему такой приказ, по которому он мог бы получить деньги в любом банке».
Судьи послушались слова царицы. Приготовили Ивану такие бумаги, дали и удостоверение, и вышел он странствовать по свету в поисках жены.
Идет он, идет, идет полями широкими, лесами дремучими, переходит высокие горы, реки глубокие и моря. Вдруг попал он в темный дремучий лес. Такого он еще и на свете не видывал. И рос в том лесу дуб-великан. И был в дубе прорублен туннель, а над тем туннелем стояла надпись: «Здесь проезжал свадебный поезд с Марийкой Фармудзь».
Прочитал Иван надпись и запечалился. Постоял немного под дубом и пошел своим путем-дорогою. Трудно, так трудно было ему идти пустынями и болотами, полями да пущами. И вдруг подошел он к высоким горам. То скалы обходит, где трудно пройти, то по скалам пробирается он. Мается, бедняга, бедствует. «Ну, — думает Иван, — видно, здесь пропадать мне придется».
Наконец выбрался Иван на такую высокую полонину, что выше ее и на свете никогда не бывало. Сбился он с дороги, с тропок и забрел в такие бедные места, где и куска хлеба не достать. Пропадает он с голоду, ноги под ним дрожат — и стоять он уже не в силах. Выбрался Иван на самый хребет полонины и присел отдохнуть. Осмотрелся, видит — где-то там далеко-далеко, будто хатка стоит. Но такая она маленькая, не больше шкатулочки.
И решил Иван идти к той маленькой хатке. «Может, там дадут мне что-нибудь поесть?» — подумал он про себя.
И только мелькнула такая думка у него в голове, а хозяин того домика уже знал, что это его шурин подходит. И говорит он своей жене, сестре Ивана:
— Скорей готовь поесть, это брат твой идет сюда. Он, бедняга, так проголодался, с голоду помирает.
Удивилась Марийка:
— Земной человек ни разу еще сюда не захаживал, и ворон людских костей сюда не заносил.
— Не болтай попусту! Скорей готовь еду, чтоб Ивана сразу же за стол усадить.
Марийка принялась быстро за работу. А Иван тем временем все ниже и ниже спускается с полонины в долину. И чем ближе подходил он к хатке, тем долина всё расстилалась вширь, росла и росла. Наконец увидел он хатку. Открыл дверь. Глядь, а тут сестра его Марийка.
Обрадовалась сестра брату. Обнялись они, расцеловались, аж плачут на радостях. Обнялся Иван и со своим зятем. А тот ему и говорит:
— Пей, ешь да спать в постель ложись. Потом побеседуем.
Отдохнул юноша, выспался, а зять его и спрашивает:
— По какому делу забрел ты сюда? Как ты сюда попал? Это ведь дело нелегкое, тут земной человек ни разу не бывал.
— Ох, немалое дело привело меня сюда... Поветруля украла мою жену. Я давно уже ищу ее по всему свету, а найти не могу. Может, хоть ты знаешь, где она?
— Сейчас разузнаю.
Вышел он во двор и подошел к конюшне. Тут ждал его конь-вещун. Он знал про весь свет. И говорит он коню:
— Пришел ко мне шурин. Когда-то подарил он мне свою сестру. А Поветруля схватила и унесла его жену, и вот ищет он ее теперь по всему свету. Ты не знаешь, где она?
— Знаю, она отсюда очень-очень далеко — в семидесятом царстве. Она в кухарках у царя Поганина.
— А можно ее оттуда вызволить?
— Вызволим, да вот только есть у царя Поганина конь-вещун, старший мой брат. Он посильнее меня. Когда мы выручим ее оттуда, конь нас догонит, а царь Поганин разрубит Ивана на куски. Ты положи на меня мешок, чтобы я порубанного да посеченного принес. А ему ничего не говори.
Вернулся он из конюшни в хату и говорит Ивану:
— Я знаю, где твоя жена. Она у царя Поганина. Отсюда далече, в семидесятом царстве-государстве. Тебя мой конь туда понесет.
Обрадовался юноша, счастлив:
— Скорей готовь меня в дорогу!
Оседлали коня-вещуна, не забыли положить и мешок. Простился Иван с сестрою, со свояком, сел на коня. Взвился конь под самые облака, высоко-высоко, и полетел вихрем.
Долго летели они, пока домчались до царства Поганина... Иванова жена шла одна за водой к кринице с тремя ведрами и жалобно пела, и по ее нежному милому лицу текли слезы:
С той поры, как, миленький, Тебя я не вижу, — Неохота и работать, Свет я ненавижу...
И вмиг конь спустился на землю и очутился как раз у самой криницы перед плачущей молодицею. Как узнала жена своего мужа, так и обомлела. Уронила ведра из рук. Потом опомнилась, всплеснула руками, словно ласточка крыльями.
— Как тебя, мой милый, сюда занесло? Сюда ведь земной человек еще ни разу и ногой не ступал!
— Не расспрашивай, а скорей садись на коня!
Сели они на коня. Взвился он до самого неба, и летят они, убегают.
А в ту же минуту на конюшне царя Поганина конь-вещун громко заржал. Услыхал Поганин, схватил железные вилы и кинулся опрометью в конюшню. Крикнул в великой ярости:
— Ты чего ржешь, не ел ты, что ли, не пил?
— Я и ел, и пил, да вот Иван Фармудзь твою кухарку украл.
— А можно мне два вагона орехов зубами нащелкать да съесть, два вагона табаку выкурить, два часа поспать, а потом уж его догонять?
— Можно.
Нащелкал Поганин и съел два вагона орехов, выкурил в большой трубке два вагона табаку, улегся в постель и проспал два часа. Проснулся, прицепил саблю, сел на коня и пустился в погоню за своею кухаркой.
Слышит вскоре Иван: что-то в спину жжет. Говорит коню-вещуну:
— Меня что-то больно печет!
— Это жжет тебя огонь, царь Поганин нас догоняет. А коль догонит, смерть тебе. Но коль спросит он тебя, какою смертью хочешь загинуть, скажи ему: «Заруби меня саблей, брось в мешок и на коня положи». А я домчу тебя к сестре, чтоб тело вороны не поклевали.
Поганин и вправду нагнал их и заставил спуститься на землю. Тотчас крикнул:
— Какою смертью ты хочешь загинуть?
— Поруби меня на куски, брось в мешок, положи на коня, чтобы вороны не разнесли костей моих по этим пустыням. Сделай милость, добром прошу тебя!
Выхватил Поганин саблю, порубил Ивана на куски... Когда жена Ивана увидела смерть мужа, горько-горько заплакала. А царь Поганин собрал куски тела в мешок и взвалил на коня... Забрал кухарку и вернулся с ней в свою державу поганую.
А конь с порубанным Иваном полетел к сестре Ивана. Когда он был уже близко, ее муж сказал, запечалившись.
— Беги на чердак, да принеси поскорей корыто, ведь Поганин порубил на куски твоего брата. Я сложу те куски в корыто и соберу их вместе.
Марийка заплакала.
— Не плачь, — говорит. — Слезами горю не поможешь. Беги скорей за корытом.
Принесла Марийка с чердака корыто, и как раз в то время конь-вещун приземлился.
Снял шурин с коня мешок и вытряхнул куски тела. А неподалеку была криничка. Взял он ведро, принес целющей воды и стал складывать куски. Сложил их все, как должно, полил целющей водою и все срослось там, где было порубано.
Осмотрел шурин, проверил, сложено ли все в порядке, на своем ли месте каждая часть. И дохнул на тело, ведь было у него две души. Одну из них он выпустил из себя. И вошла душа в Ивана, и тот сразу ожил. Поднялся Иван на ноги и говорит:
— Ох, как же я долго спал!
— Спал бы ты вечно... Ты помнишь, что случилось с тобой?
Долго Иван вспоминал. И припомнил лишь то, что Поганин его зарубил.
— Меня зарубил царь Поганин.
— Верно... а теперь знай: я тебя оживил, потому что было у меня две души! Но запомни отныне: коль сгинешь еще раз, то я уж тебе не помогу.
Но было у Ивана Фармудзя одно только в мыслях — как бы жену выручить. И просит он своего шурина:
— Посоветуй мне, что делать? Коль не освобожу свою жену, то и жить не хочу,
— Не могу я тебе ничего посоветовать. Может, посоветует тебе моя мама. Она над полсветом самая старшая, знает много. Да боюсь, чтоб она тебя не съела, коль увидит. И слова не даст тебе вымолвить.
— Да что раздумывать, пускай съест, мне все равно! А может, что и посоветует. А далеко ли, долго ли к ней идти?
— Шесть месяцев пути.
Взял Иван на дорогу еды. Сестра наготовила ему столько, что он еле поднял. Простился и двинулся в дорогу.
Идет он, идет, идет месяц, второй, третий, четвертый, пятый. Целых шесть месяцев Иван все в пути. Подошел, а еще пятьдесят километров остается до бабиной хаты. А баба и на таком расстоянии уже учуяла земного человека. Вышла из хаты и грозно загремела:
— Ступай, ступай сюда, песий сын! Я уж десять тысяч лет живу на этом месте, но земного человека здесь ни разу еще не видывала. Три тысячи лет я не ела свежего человечьего мяса. Я такая голодная. Вот теперь я тебя съем.
Начал Иван просить, молить злую бабу:
— Мамушка моя добрая! Сваха моя милая! Я же подарил вашему сыну сестру свою. Теперь я в великой беде. И пришел я к вам за советом. Скажите мне, милая, что мне делать? Послал меня сюда ваш любезный сын, мой драгоценный родич.
И уж так просил он, так умолял грозную старуху. Выслушала старуха такие ласковые да добрые речи и говорит:
— Подойди поближе, дай-ка на тебя глянуть. Ты говорить мило да любезно мастер. Но всё одно я тебя съем, такая я жадная к человечьему мясу.
И взяла баба два железных прута — каждый по десять метров, — подперла ими на глазах веки, чтобы лучше видеть, ведь веки-то у ней опустились и уже сами не подымались.
Подошел Иван к бабе поближе. И опять ласково просит, молит старуху, чтоб помогла ему в беде.
— Ну, умница ж ты, и говорить умеешь красно и мило. Но хотела б я знать, по какому делу ты явился сюда? А потом уж тебя съем...
И поведал Иван всё про свою беду. Рассказал, как добился он прекрасной царевны, как взял ее в жены, как унесла ее поветруля, как блуждает он по свету в поисках... И просил он бабу до тех пор, пока она над ним не сжалилась.
— Скажу тебе честно, не было еще на земле такого человека, которого бы я пожалела. А тебя мне жаль, и дам я тебе совет. Отправлю тебя к своему мужу. Коль упросишь ты его, чтоб не съел он тебя, а пожалел бы, то он поможет тебе. Но мало у меня надежды, что пожалеет. У него великая злость на всякого земного человека.
— А далече ли до вашего мужа?
— Шесть месяцев пути.
— Я пойду к нему.
— Сперва ступай в хату, я накормлю тебя, ты, видно, голоден. Раз уж ты меня упросил чтобы я не съела тебя, то должна я тебя сама накормить как следует.
Наварила баба оловянных галушек и поставила их на стол перед Иваном. А он ведь таких никогда не едал. Но боялся не есть, чтоб старуху не разозлить. Горько, трудно, а с бедой пополам съел галушки. Уж и сыт был да всё ел, — пришлось.
Поблагодарил он бабу, попрощался с ней и пустился в путь-дорогу. И поддерживали его силы те галушки, целых шесть месяцев не чувствовал он голода.
Прошло шесть месяцев. И был Иван уже в ста километрах от дедовой хаты. А дед на таком расстоянии уже почуял земного человека. Вышел да так заревел, что все листья с деревьев посыпались.
— Ступай сюда, песий сын, я живу здесь пятнадцать тысяч лет, а земного человека ни разу не видывал. Подходи, подходи! Я уж пять тысяч лет не ел человечины, а теперь уж наемся.
Услыхал Иван такие слова, испугался и стал просить:
— Нянько мой милый, любезный сваток мой, подарил я вашему сыну сестру свою. И в великой моей нужде да по случаю большого моего горя послал меня ваш сын к вашей любезной жене, чтобы подала она мне совет. И она тоже хотела меня съесть, потому что давно не лакомилась человечиной. Но она пожалела меня, разжалобилась, когда рассказал я ей про свое великое лихо. Внимательно выслушала мой рассказ и направила меня к вам, чтоб вы дали совет, так как она помочь мне никак не может. Теперь вся надежда моя на вас. Думаю, что сердце у вас доброе, и вы меня пожалеете. А вы ведь на всем свете самый старший. Помогите мне! Дед говорит:
— За свою жизнь я съел уже миллионы людей, но такого ласкового да милого человека я еще не встречал. И хотел бы увидеть своими глазами, хотел бы послушать, что тебя сюда занесло. Погляжу на тебя, а потом уж и съем.
И подпер дед свои веки железными столбами — по двадцать метров длиной. Увидел Ивана и как вскрикнул:
— Красивый ты человек, на тебя и поглядеть любо! Ну, рассказывай про свое дело... А потом уж я тебя съем.
Начал Иван рассказывать про свою беду: о том, как добился он прекрасной девушки, как взял ее в жены, как поветруля выкрала молодицу, как обошел он весь свет. И так складно да красиво рассказывал, что дрогнуло дедово сердце и он пожалел юношу.
— Ну, заходи ко мне в хату, я тебя накормлю, ты ведь голодный.
И поставил дед на стол перед Иваном стальные галушки. Юноша ел их, боясь разгневать деда. Когда Иван наелся, взял дед два прута, что росли из земли целый год. Протянул их Ивану и говорит:
— Есть под этим домом погреб. Ты войдешь в него и увидишь там двух коней. Одним прутиком ударишь одного, а другим — второго. И будут те кони твои. Я тебе их дарю, мне-то кони уже не надобны, стар я. И что кони тебе скажут, то ты и делай. И нет ничего на свете, чего бы ты не смог с помощью тех коней совершить, что ни задумаешь, то и выполнишь...
Поблагодарил Иван очень деда, вышел с теми прутиками, нашел и сходни в старый подвал и спустился в него. И лестница и стены были уже побиты, все пообсыпались. Поначалу юноша боялся спускаться под землю, а потом подумал: «Да я ж смерти никогда не боялся!» И спустился он в подземелье.
Видит, а там несчетное множество разных вещей. Ищет он коней, но не находит. А подвал огромный. Долго он ходил, пока, наконец, не заметил что-то на четырех ногах, похожее на льнотеребилку. «А может, это и есть кони? — подумал он. — Может, дед мне таких коней подарил? Но что с них проку? А попробовать стоит. Дай-ка ударю прутом одного и другого...»
И ударил он прутиком одну, — подскочила льнотеребилка вверх и — вдруг конем обернулась. Ударил вторую — и вторая вверх подскочила и конем обернулась. Глядь — красивый конь и прекрасная кобылица.
Говорит конь:
— Ну, дождались мы наконец-то землянина. Будем теперь служить тебе, а не Поганину. Выводи нас из подвала.
Вывел Иван коней из подземелья, а конь опять говорит:
— Найдешь деревянный топор и нарубишь им три тыщи саженей дров. Сложи дрова в кучу и подожги. Когда угли как следует раскалятся, подведи нас к костру.
Иван нашел деревянный топор и усмехнулся: «Ну, я таким легко дрова нарублю! Да сделаю уж так, как велел мне конь...»
Зашел он в дремучую пущу. И только ударил топором по самому большому дереву, оно враз рухнуло и на дрова раскололось. Прошло немного времени, и нарубил он три тысячи саженей дров и разжег их. И горели те дрова, словно смола, быстро горели. И такой разгорелся страшный огонь, что издали к нему и не подступить.
Подвел Иван коней к костру. Начали кони огонь пожирать. И так весь сожрали, да еще и пепелище на сто метров вглубь выели.
И только сожрали они огонь, говорит конь:
— Веди нас туда, где криница. Воды напьемся.
Повел Иван коней к кринице. Но была то не простая криница, не родник, а такое озеро, что и берега не видать.
Стали кони на берегу озера, начали пить, выпили всю воду до дна да и тину съели. Отряхнулись и говорят:
— Еще разок попьем!
И вмиг заполнилось озеро водой, и напились кони еще раз.
Опять отряхнулись кони. И говорит конь:
— Теперь ты можешь обойти весь свет вдоль и поперек. И нет отныне на свете того, кто мог бы нас одолеть! Влезь ко мне в левое ухо.
Иван влез и достал уздечку с седлом. Взял прекрасную одежду, коня оседлал.
— Теперь влезь к кобылице в правое ухо! — говорит конь.
Влез Иван и достал оттуда брильянтовую женскую одежду.
— Влезь к кобылице в левое ухо!
Влез он в левое ухо. Достал оттуда седло и уздечку для жены.
Оседлал кобылицу.
— Садись на меня. Иван сел.
— Как велишь с тобою идти? — спрашивает конь.
— Ступай так, чтоб и мне хорошо было, и тебе.
— А не сказал бы ты так, что «ступай, мол, так, чтобы было и мне, и тебе хорошо», то полетел бы я с тобой так, что лишь пыль бы одна от тебя и от меня упала на землю. Ведь я так рад, так рад, что дождался на свете доброго царя наконец. Знаю, куда тебя нести... К царю Поганину за твоею женой. Конь царя Поганина — это мой сын, ему никогда тебя не догнать.
И взвился конь в поднебесье. И засиял свет на весь мир. Испугался народ, думая, что все горит. А оно ничего не горело, то сверкали, как солнце, брильянтовые одежды.
Прилетели к царю Поганину и остановились у криницы, где жена Ивана воду брала. Несла бедняжка ведра плача волосы на себе рвала, долю-судьбу свою проклинала, умершего своего мужа поминала.
С той поры, как, миленький, Я тебя не вижу, И работать не охота, Свет я ненавижу!
В это самое время подходит Иван с двумя конями.
И ударил ей свет в глаза, упала она, обомлев. Долго лежала она на земле без памяти. Не сразу поднялась, не сразу глаза открыла. И подумала про себя: «И что оно мне привиделось? Почему в таком сиянии явился ко мне мой муж? Не привиденье ли это, и вправду ли это он? Да как же он мог сюда явиться, если я своими глазами видела его смерть». И она не сразу опомнилась, не сразу открыла глаза. Посмотрела, пришла в себя — и вправду стоит перед ней ее муж.
Поднял Иван жену на руки, разорвал на ней одежду служанки-кухарки, стал одевать ее в брильянтовое одеяние, посадил ее на кобылицу, а сам сел на своего коня и двинулся в дорогу. Поднялись они в небо, еще повыше неба взвились, как тот вон Юрий Гагарин. И спокойно полетели себе домой.
А у царя Поганина конь на конюшне заржал. Услыхал Поганин, схватил железные вилы и кинулся на конюшню.
— Эй, песий обглодыш! Ты, что ли, не ел, не пил? Ты у меня три тыщи лет уже служишь, а ни разу такого не было. Ты только тогда так сделал, когда Фармудзь Иван кухарку мою украл. Но Ивана-то теперь уже нету в живых, я изрубил его на мелкие кусочки. И тело его уж давно сгнило.
— Ой, ел я и пил, да Фармудзь Иван твою кухарку унес!
— Можно ль мне два вагона орехов нащёлкать да съесть? Можно ль два вагона табаку выкурить да два часа поспать, чтоб его догнать?
— Делай, что хочешь, чтоб тебя черт побрал, но Ивана-то уж нам не нагнать.
Больно разозлился Поганин. Вбежал в хату, не поел, не покурил, только что оружие захватил. Прицепил к сапогам преогромные шпоры — каждая по сто килограммов. Коня оседлал да как начал его пришпоривать, — вихрем конь так и понесся.
Чует Иван огонь.
— Меня что-то в спину печёт! — крикнул.
— Печёт, значит гонится царь Поганин за нами.
— А догонит он нас?
— Ой, никогда ему нас не нагнать! Я его просто обманываю, чтоб он нас не заметил.
И только Поганин стал приближаться, конь с кобылицей полетели еще быстрей. Всё быстрей да быстрей.
Конь Поганина стал ржать и кликать своего отца и мать:
— Нянько, мамо! Побойтесь бога, подождите, а то этот всю душу из меня шпорами вытряхнет.
— И не проси! Никогда, никогда тебе нас не догнать! А ждать тебя нам нечего.
— Так что ж делать? Поганин загонит меня в пути! Пропадать мне!
— И пропадай, коли глуп ты! Ждать мы тебя не будем, чтоб Поганин чистую душу погубил.
— Так что делать?
— Взлети в небо, а там перекувыркнись и сбрось с себя Поганина... Коли так сделаешь, то и прах от него на землю не упадет.
Так конь и сделал. Взлетел с Поганым царем высоко, как только мог, перекувыркнулся вверх ногами, отряхнулся и сбросил Поганина... Хотя было это давным-давно, но, может, Поганин и до сей поры еще падает на землю. А коль упал бы, то на земле так бы громами загрохотало, что земля рассыпалась бы.
Освободился конь от поганого всадника и помчался к своим отцу-матери. И летели все трое вместе.
Великое сияние охватило все небо. Народ на всем свете удивился, испугался, не настал ли конец.
Когда Иван с женой на волшебных конях спустились в свою державу, обомлели люди от страха, думая, что весь свет загорелся. И так далеко-далеко светилось, словно самые солнца падали на грешную землю.
В стольном городе, где жил тесть Ивана, весь народ так перепугался, что целых три месяца не мог опомниться. Немало людей от страха умерло. Старый царь тоже еле опамятовался. Увидев свою дочку и зятя, он на радостях расплакался.
Стали готовить большой пир. Созвали весь народ. Иван дал своим братьям телеграмму: «В такой-то и такой-то день ко мне приезжайте, я вернулся уже из долгой и дальней дороги».
Прибыли братья, гостевали, веселились, и не было конца-края радости.
Иван со своею женой жил счастливо и справедливо правил державой.
Может, они и теперь оба живы еще, коль не померли.