Ох
Украинская народная сказка
В стародавние времена все это было не так, как ныне, раньше всякие чудеса на свете творились, да и свет-то был не такой, как теперь. Нынче этого ничего нету... Расскажу я вам сказку про лесного царя Оха, какой он был. Давным-давно, не на нашей памяти, а пожалуй, когда еще и отцов и дедов наших не было на свете, жил-был бедный мужик с женой, у них был всего один сын, да и тот не такой, как надо: уродился такой ленивец, что и не приведи господи! И за холодную воду не возьмется, все на печи сидит, только просо пересыпает. Ему уже, пожалуй, лет двадцать, а он все без штанов на печи живет — никогда не слазит, как подадут поесть, поест, а не дадут, то и так обходится.
Вот отец с матерью и горюют:
— Что нам с тобой, сынок, делать, что ты ни к чему не гожий! У других дети своим отцам помогают, а ты только даром у нас хлеб переводишь!
А ему хоть бы что: сидит да просо пересыпает... У других-то пойдет ребенку пятый, шестой год, а он уже отцу-матери в помощь; а этот вот вырос такой детина, что аж под самый потолок, а все без штанов ходит, делать ничего не умеет.
Горевали-горевали отец с матерью, а потом мать и говорит:
— Что ж ты, старик, думаешь с ним делать? Вишь какой он уже вырос, а такой дурень — ничего делать не умеет. Отдал бы ты его хотя бы внаймы. Может, чужие люди его чему-либо дельному научат?
Пораздумали, и отдал его отец к портному в обученье. Вот побыл он там дня три, да и убежал; забрался на печку — опять просо пересыпает. Побил его отец хорошенько, выругал, отдал к сапожнику учиться. Так он и оттуда убежал. Отец опять его побил и отдал учиться кузнечному ремеслу. Но и там он долго не пробыл — убежал. Что делать отцу?
— Поведу, — говорит, — его такого-сякого, в другое царство: уж куда ни отдам внаймы, то отдам, может, оттуда и не убежит. — Взял и повел его.
Идут они и идут, долго ли, коротко ли, вошли в такой дремучий лес, что только небо да землю видать. Входят в лес, утомились немного; видят — стоит у дорожки обгорелый пенек, старик и говорит:
— Притомился я, сяду отдохну маленько. Только стал он на пенек садиться и вымолвил:
— Ох! Как же я утомился! — как вдруг из пенька, откуда ни возьмись, вылазит маленький дедок, сам весь сморщенный, а борода зеленая, аж по колена.
— Что тебе, — говорит, — человече, от меня надобно? Удивился старик: откуда такое диво взялось? И говорит ему:
— Я разве тебя звал? Отвяжись!
— Как же не звал, — говорит дедок, — когда звал!
— Кто же ты такой? — спрашивает старик.
— Я — лесной царь Ох. Ты зачем меня звал?
— Да чур тебя, я и не думал тебя звать! — говорит старик.
— Нет, звал: ты ведь сказал: «Ох!»
— Да это я устал, — говорит старик, — вот и сказал так.
— Куда ты идешь? — спрашивает Ох.
— Куда глаза глядят! — отвечает старик. — Веду своего дурня внаймы отдавать, может, чужие люди его уму-разуму научат. А дома, куда его ни отдавал, он отовсюду убегал.
— Так отдай его мне, — говорит Ох, — я его выучу. Только с таким уговором: как год у меня пробудет, ты придешь за ним и, если его узнаешь, то бери, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.
— Хорошо, — говорит старик.
Ударили по рукам, магарыч распили; пошел себе старик домой, а сынка Ох к себе повел.
Вот повел его Ох и ведет прямо на тот свет, под землю, привел к зеленой хатке, камышом крытой; и все в той хатке зеленое: и стены зеленые, и лавки зеленые, и жена Оха зеленая, и дети зеленые, — сказано, все, все. А работницами у Оха Мавки — такие изумрудные, как рута...
— Ну, садись, — говорит Ох своему наймиту, — да маленько поешь.
Подают ему Мавки еду, а еда вся зеленая. Он поел.
— Ну, — говорит Ох, — коли взялся у меня работать, то дровец наруби да в хату принеси.
Пошел работник. Уж рубил или нет, а лег на дровах и — уснул. Приходит Ох, а тот спит. Взял он его, а своим работникам велел наносить дров, его связанного на дрова положил и поджег их. И сгорел работник! Взял тогда Ох и развеял пепел его по ветру, но выпал один уголек из пепла. Окропил его Ох живою водой — вдруг ожил работник и стал малость умней и проворней. Опять велел ему дров нарубить. А тот опять уснул. Ох поджег дрова, спалил работника снова, пепел по ветру развеял, уголек живою водой окропил — ожил работник и стал такой красивый, что лучше нету! Вот сжег его Ох и в третий раз и опять окропил уголек живою водой — и сделался из ленивого парубка такой проворный да красивый казак, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать.
Пробыл парубок у Оха год. Миновал год, приходит отец за сыном. Пришел в лес к тому обгорелому пеньку, сел и говорит:
— Ох!
Ох и вылез из пенька, говорит:
— Здорово, человече!
— Здорово, Ох!
— А что тебе, человече, надобно? — спрашивает.
— Пришел, — говорит, — за сыном.
— Ну, пойдем, коль узнаешь — бери его с собой, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.
Пошел старик за Охом. Приходят к его хате. Ох вынес мерку проса, высыпал — и сбежалось петухов видимо-невидимо.
— Ну, узнавай, — говорит Ох, — где твой сын? Смотрит старик — все петухи одинаковые: один в один, не узнал.
— Ну, — говорит Ох, — ступай домой, раз не узнал. Твой сын еще год у меня прослужит.
Пошел старик домой.
Проходит и второй год. Идет опять старик к Оху. Подошел к пеньку:
— Ох! — говорит.
Ох вылез к нему.
— Иди, — говорит, — узнавай! — И повел его в овчарню, а там — бараны и все один в одного. Смотрел-смотрел старик, но так и не узнал.
— Коли так, ступай домой: твой сын еще год у меня проживет.
Ушел старик пригорюнившись.
Проходит и третий год. Идет старик к Оху. Идет и идет, вдруг навстречу ему дед, весь белый, как кипень, и одежда на нем белая.
— Здорово, человече!
— Доброго здоровья, дед!
— Куда тебя бог несет?
— Иду, — говорит, — к Оху сына своего выручать.
— Как так?
— Да так, мол, и так, — говорит старик.
И рассказал белому деду, как отдал он Оху внаймы своего сына и с каким уговором.
— Э! — говорит дед. — Дело твое плохо! Долго он тебя будет водить.
— Да я, — говорит старик, — и сам уже вижу, что дело плохо, да не знаю, что мне теперь и делать. Может, вы, дедушка, знаете, как мне сына-то выручить?
— Знаю, — говорит дед.
— Так скажите мне, дедушка, миленький: я весь век за вас бога буду молить! Все-таки, какой бы там сын ни был, а родной мне, своя кровинка.
— Так слушай, — говорит дед. — Как придешь к Оху, он выпустит тебе голубей, — будет их зерном кормить. Ни одного из тех голубей не бери, а возьми только того, который есть не станет, а будет он сидеть под грушей да перышки чистить: это твой сын!
Поблагодарил старик деда и пошел. Приходит к пеньку.
— Ох! — говорит.
Ох и вылез к нему и повел его в свое лесное царство. Вот высыпал Ох мерку пшеницы, созвал голубей. Слетелось их такое множество, что боже ты мой! И все один в одного.
— Ну, узнавай, — говорит Ох, — где твой сын. Коль узнаешь — твой будет, а не узнаешь — мой!
Вот все голуби клюют пшеницу, а один сидит под грушей, нахохлился и перья чистит. Старик говорит:
— Вот это мой сын!
— Ну, угадал! Бери, коли так.
Ох обратил голубя в такого красивого парубка, что лучшего во всем свете не найти. Сильно обрадовался отец, обнимает сына, целует, оба радуются.
— Пойдем, сын, домой. Вот и пошли.
Идут по дороге, беседуют. Отец расспрашивает, как ему у Оха жилось. Сын все рассказывает, а отец жалуется, как бедствует он, а сын слушает. А потом отец говорит:
— Что же нам теперь, сыне, делать? Я бедняк, и ты бедняк. Прослужил ты три года, да ничего не заработал.
— Не горюйте, таточку, все устроится. Будут, — говорит, — в лесу панычи на лис охотиться; вот обернусь я борзою собакой, поймаю лису, и захотят панычи меня у вас купить, а вы меня за триста рублей и продайте, только продавайте без цепочки: будут у нас деньги, разживемся.
Идут они и идут; глядь — на опушке собаки за лисицей гонятся: никак лиса убежать не может, а борзая никак ее не нагонит. Вмиг обернулся сын борзою собакой, догнал лисицу и поймал. Выскочили из лесу панычи:
— Это твоя собака?
— Моя!
— Хорошая борзая! Продай ее нам.
— Купите.
— Что ж тебе за нее дать?
— Триста рублей без цепочки.
— На что нам твоя цепочка, мы ей золоченую сделаем. Бери сто!
— Нет.
— Ну, забирай деньги, давай собаку.
Отсчитали деньги, взяли борзую и стали опять за лисой гоняться. А она как погнала лису да прямо в лес: обернулась там парубком, и явился он снова к отцу.
Идут они и идут, а отец и говорит:
— Что нам, сын, этих вот денег? Только разве хозяйством обзавестись да хату подновить...
— Не горюйте, таточку, еще будут. Сейчас, — говорит, — будут панычи за перепелами с соколом охотиться. Вот обернусь я соколом, и станут они меня у вас покупать, а вы продайте меня опять за триста рублей, только без колпачка.
Идут они полем, глядь — спустили панычи на перепела сокола. Гонится сокол, а перепел убегает: сокол не догонит, перепел не убежит. Обернулся тогда сын соколом, вмиг насел на перепела. Увидали это панычи.
— Это твой сокол?
— Мой.
— Продай его нам.
— Купите.
— Что хочешь за него?
— Коль дадите триста рублей, то берите себе, да только без колпачка.
— Мы ему парчовый сделаем.
Сторговались, продал старик сокола за триста рублей. Вот пустили панычи сокола за перепелом, а он как полетел — и прямо в лес, обернулся парубком и опять к отцу воротился.
— Ну, теперь мы маленько разжились, — говорит старик.
— Подождите, таточку, еще будет! Как станем проходить мимо ярмарки, обернусь я конем, а вы меня продайте. Дадут вам за меня тыщу рублей. Да только продавайте без уздечки.
Подходят к местечку, а там ярмарка большая или что-то вроде того. Обернулся сын конем, а конь такой, словно змей, что и подступить к нему страшно! Ведет отец коня за уздечку, а тот так и гарцует, копытами землю бьет. Посходились купцы, торгуются.
— За тыщу, — говорит, — без уздечки продам.
— Да зачем нам твоя уздечка! Мы ему серебряную, золоченую сделаем!
Дают пятьсот.
— Нет!
А тут цыган подходит, слепой на один глаз.
— Что тебе, старик, за коня?
— Тыщу без уздечки.
— Э, дорого, батя, бери пятьсот с уздечкой!
— Нет, не рука, — говорит отец.
— Ну, шестьсот... бери!
Как начал цыган торговаться, а старик и копейки не уступает.
— Ну, бери, батя, только с уздечкой.
— Э, нет, уздечка моя!
— Милый человек, да где ж это видано, чтоб продавали коня без узды? Как же его взять-то?..
— Как хочешь, а уздечка моя! — говорит старик.
— Ну, батя, я тебе еще пять рубликов накину, только с уздечкой.
Подумал старик: «Уздечка каких-нибудь три гривны стоит, а цыган дает пять рублей», — взял да и отдал.
Распили магарыч. Взял старик деньги и пошел домой, а цыган вскочил на коня и поехал. А был то не цыган. Ох цыганом обернулся.
Несет конь Оха выше дерева, ниже облака. Спустились в лесу, приехали к Оху. Поставил он коня в стойло, а сам в хату пошел.
— Не ушел-таки из моих рук, вражий сын, — говорит жене.
Вот в полдень берет Ох коня за узду, ведет к водопою, к реке. Только привел к реке, а конь наклонился напиться, обернулся окунем и поплыл. Ох, не долго думая, обернулся щукой и давай за окунем гнаться. Вот-вот нагонит, окунь развернул плавники, махнул хвостом, а щука и не может схватить. Вот догоняет его щука и говорит:
— Окунек, окунек! Повернись ко мне головой, давай с тобой побеседуем!
— Ежели ты, кумушка, беседовать хочешь, то я и так услышу!
Нагоняет щука окуня и говорит:
— Окунек, окунек, повернись ко мне головой, давай с тобой побеседуем!
А окунек расправил плавники:
— Коль ты, кумушка, беседовать хочешь, я и так услышу.
Долго гонялась щука за окунем, а поймать не может.
Вот подплывает окунь к берегу, а там царевна белье полощет. Обернулся окунь гранатовым перстнем в золотой оправе, увидела его царевна и вытащила из воды. Приносит домой, похваляется:
— Ах, какой я, батюшка, красивый перстенек нашла!
Любуется отец, а царевна не знает, на какой его палец и надеть: такой он красивый!
А тут в скором времени царю докладывают, что явился, мол, какой-то купец. (А это Ох купцом обернулся.) Вышел царь:
— Что тебе, старичок, надо?
— Так, мол, и так: ехал я, — говорит Ох, — на корабле по морю, вез в родную землю своему царю перстень гранатовый да уронил его в воду. Не нашел ли кто его из ваших?
— Да, — говорит царь, — дочка моя нашла. Позвали ее. И как начал Ох ее просить, чтобы отдала, — а то мне, говорит, и на свете не жить, коль не привезу того перстня!
А она не отдает, да и все!
Тут уж и царь вмешался:
— Отдай, — говорит, — дочка, а то из-за нас будет беда старику!
А Ох уж так просит:
— Что хотите с меня берите, только перстень отдайте.
— Ну, коль так, — говорит царевна, — то пускай будет ни мне, ни тебе! — и кинула перстень оземь... и рассыпался он пшеном по всему дворцу. А Ох, не долго думая, обернулся петухом и давай то пшено клевать. Клевал, клевал, все поклевал, но одно пшенное зернышко закатилось царевне под ногу, вот он его не заметил. Только поклевал, вмиг вылетел в окно и полетел.
А из пшенного зернышка обернулся парубок, да такой красивый, что царевна как глянула, так сразу ж в него влюбилась — просит царя и царицу, чтобы выдали ее за него замуж.
— Ни за кем, — говорит, — не буду я счастлива, только с ним мое счастье!
Долго не соглашался царь отдавать свою дочку за простого парубка, а потом согласился. Благословили их, обвенчали да такую свадьбу сыграли, что весь мир на ней побывал.
И я там был, мед-вино пил, хоть во рту не было, а по бороде текло, потому она у меня и побелела.